Неточные совпадения
Но и на острова ему
не суждено было попасть, а случилось другое: выходя с В—го проспекта на площадь, он вдруг
увидел налево вход во двор, обставленный совершенно глухими
стенами.
Он стоял, смотрел и
не верил глазам своим: дверь, наружная дверь, из прихожей на лестницу, та самая, в которую он давеча звонил и вошел, стояла отпертая, даже на целую ладонь приотворенная: ни замка, ни запора, все время, во все это время! Старуха
не заперла за ним, может быть, из осторожности. Но боже! Ведь
видел же он потом Лизавету! И как мог, как мог он
не догадаться, что ведь вошла же она откуда-нибудь!
Не сквозь
стену же.
Спустя несколько дней после сего знаменитого совета узнали мы, что Пугачев, верный своему обещанию, приближился к Оренбургу. Я
увидел войско мятежников с высоты городской
стены. Мне показалось, что число их вдесятеро увеличилось со времени последнего приступа, коему был я свидетель. При них была и артиллерия, взятая Пугачевым в малых крепостях, им уже покоренных. Вспомня решение совета, я предвидел долговременное заключение в
стенах оренбургских и чуть
не плакал от досады.
Диомидов поворачивался под их руками молча, покорно, но Самгин заметил, что пустынные глаза больного
не хотят
видеть лицо Макарова. А когда Макаров предложил ему выпить ложку брома, Диомидов отвернулся лицом к
стене.
Шипел паровоз, двигаясь задним ходом, сеял на путь горящие угли, звонко стучал молоток по бандажам колес, гремело железо сцеплений; Самгин, потирая бок, медленно шел к своему вагону, вспоминая Судакова, каким
видел его в Москве, на вокзале: там он стоял, прислонясь к
стене, наклонив голову и считая на ладони серебряные монеты; на нем — черное пальто, подпоясанное ремнем с медной пряжкой, под мышкой — маленький узелок, картуз на голове
не мог прикрыть его волос, они торчали во все стороны и свешивались по щекам, точно стружки.
И
не одну сотню раз Клим Самгин
видел, как вдали, над зубчатой
стеной елового леса краснеет солнце, тоже как будто усталое,
видел облака, спрессованные в такую непроницаемо плотную массу цвета кровельного железа, что можно было думать: за нею уж ничего нет, кроме «черного холода вселенской тьмы», о котором с таким ужасом говорила Серафима Нехаева.
— Встаньте к
стене, — слишком громко приказал Тагильский, и Безбедов послушно отшатнулся в сумрак, прижался к
стене. Самгин
не сразу рассмотрел его, сначала он
видел только грузную и почти бесформенную фигуру, слышал ее тяжелое сопение, нечленораздельные восклицания, похожие на икоту.
Клим
не помнил, три или четыре человека мелькнули в воздухе, падая со
стены, теперь ему казалось, что он
видел десяток.
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и
не трогаясь с дивана,
видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что
не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со
стены, и он
не узнает, как это сделается,
не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос,
не с ленью,
не с грубостью,
не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми, белыми руками и с голыми локтями.
Не удалось бы им там
видеть какого-нибудь вечера в швейцарском или шотландском вкусе, когда вся природа — и лес, и вода, и
стены хижин, и песчаные холмы — все горит точно багровым заревом; когда по этому багровому фону резко оттеняется едущая по песчаной извилистой дороге кавалькада мужчин, сопутствующих какой-нибудь леди в прогулках к угрюмой развалине и поспешающих в крепкий замок, где их ожидает эпизод о войне двух роз, рассказанный дедом, дикая коза на ужин да пропетая молодою мисс под звуки лютни баллада — картины, которыми так богато населило наше воображение перо Вальтера Скотта.
Иногда выражала она желание сама
видеть и узнать, что
видел и узнал он. И он повторял свою работу: ехал с ней смотреть здание, место, машину, читать старое событие на
стенах, на камнях. Мало-помалу, незаметно, он привык при ней вслух думать, чувствовать, и вдруг однажды, строго поверив себя, узнал, что он начал жить
не один, а вдвоем, и что живет этой жизнью со дня приезда Ольги.
Теперь Штольц изменился в лице и ворочал изумленными, почти бессмысленными глазами вокруг себя. Перед ним вдруг «отверзлась бездна», воздвиглась «каменная
стена», и Обломова как будто
не стало, как будто он пропал из глаз его, провалился, и он только почувствовал ту жгучую тоску, которую испытывает человек, когда спешит с волнением после разлуки
увидеть друга и узнает, что его давно уже нет, что он умер.
Да и в самом Верхлёве стоит, хотя большую часть года пустой, запертой дом, но туда частенько забирается шаловливый мальчик, и там
видит он длинные залы и галереи, темные портреты на
стенах,
не с грубой свежестью,
не с жесткими большими руками, —
видит томные голубые глаза, волосы под пудрой, белые, изнеженные лица, полные груди, нежные с синими жилками руки в трепещущих манжетах, гордо положенные на эфес шпаги;
видит ряд благородно-бесполезно в неге протекших поколений, в парче, бархате и кружевах.
Она сделала движение, встала, прошлась по комнате, оглядывая
стены, портреты, глядя далеко в анфиладу комнат и как будто
не видя выхода из этого положения, и с нетерпением села в кресло.
От нечего делать я оглядывал
стены и вдруг
вижу: над дверью что-то ползет, дальше на потолке тоже, над моей головой, кругом по
стенам, в углах — везде. «Что это?» — спросил я слугу-португальца. Он отвечал мне что-то — я
не понял. Я подошел ближе и разглядел, что это ящерицы, вершка в полтора и два величиной. Они полезны в домах, потому что истребляют насекомых.
Окон в хижинах
не было, да и
не нужно: оттуда сквозь
стены можно
видеть, что делается наруже, зато и снаружи видно все, что делается внутри. А внутри ничего
не делается: малаец лежит на циновке или ребятишки валяются, как поросята.
Темнота адская; мы
не видели, куда ехали: перед глазами стояла как будто
стена.
На одной вилле, за
стеной, на балконе, я
видел прекрасную женскую головку; она глядела на дорогу, но так гордо, с таким холодным достоинством, что неловко и нескромно было смотреть на нее долго. Голубые глаза, льняные волосы: должно быть, мисс или леди, но никак
не синьора.
— На прощанье?! Спокойно?! Боже мой… Нет, ты никуда
не уйдешь… я живую замурую тебя в четыре
стены, и ты
не увидишь света божьего… На прощанье! Хочешь разве, чтобы я тебя проклял на прощанье?.. И прокляну… Будь ты проклята, будьте вы оба прокляты!..
Ляховский сидел в старом кожаном кресле, спиной к дверям, но это
не мешало ему
видеть всякого входившего в кабинет — стоило поднять глаза к зеркалу, которое висело против него на
стене.
— Сумасшедший! — завопил он и, быстро вскочив с места, откачнулся назад, так что стукнулся спиной об
стену и как будто прилип к
стене, весь вытянувшись в нитку. Он в безумном ужасе смотрел на Смердякова. Тот, нимало
не смутившись его испугом, все еще копался в чулке, как будто все силясь пальцами что-то в нем ухватить и вытащить. Наконец ухватил и стал тащить. Иван Федорович
видел, что это были какие-то бумаги или какая-то пачка бумаг. Смердяков вытащил ее и положил на стол.
Видишь, я давно хотел тебе многое здесь, в этих облезлых
стенах выразить, но молчал о главнейшем: время как будто все еще
не приходило.
Деревенские кабаки большей частью довольно темны, и почти никогда
не увидите вы на их бревенчатых
стенах каких-нибудь ярко раскрашенных лубочных картин, без которых редкая изба обходится.
Жюли держала себя солидно и выдержала солидность без малейшего отступления, хотя просидела у Лопуховых долго; он
видела, что тут
не стены, а жиденькие перегородки, а она умела дорожить чужими именами.
— Жюли, будь хладнокровнее. Это невозможно.
Не он, так другой, все равно. Да вот, посмотри, Жан уже думает отбить ее у него, а таких Жанов тысячи, ты знаешь. От всех
не убережешь, когда мать хочет торговать дочерью. Лбом
стену не прошибешь, говорим мы, русские. Мы умный народ, Жюли.
Видишь, как спокойно я живу, приняв этот наш русский принцип.
После падения Франции я
не раз встречал людей этого рода, людей, разлагаемых потребностью политической деятельности и
не имеющих возможности найтиться в четырех
стенах кабинета или в семейной жизни. Они
не умеют быть одни; в одиночестве на них нападает хандра, они становятся капризны, ссорятся с последними друзьями,
видят везде интриги против себя и сами интригуют, чтоб раскрыть все эти несуществующие козни.
Вот тут-то, на этих балах, и завязывались нужные знакомства и обделывались разные делишки, а благодушный «хозяин столицы», как тогда звали Долгорукова, окруженный
стеной чиновников, скрывавших от него то, что ему
не нужно было
видеть, рассыпался в любезностях красивым дамам.
Любовь Андреевна. Я посижу еще одну минутку. Точно раньше я никогда
не видела, какие в этом доме
стены, какие потолки, и теперь я гляжу на них с жадностью, с такой нежной любовью…
Любовь Андреевна. Минут через десять давайте уже в экипажи садиться… (Окидывает взглядом комнату.) Прощай, милый дом, старый дедушка. Пройдет зима, настанет весна, а там тебя уже
не будет, тебя сломают. Сколько
видели эти
стены! (Целует горячо дочь.) Сокровище мое, ты сияешь, твои глазки играют, как два алмаза. Ты довольна? Очень?
А Григорий Иванович молчал. Черные очки его смотрели прямо в
стену дома, в окно, в лицо встречного; насквозь прокрашенная рука тихонько поглаживала широкую бороду, губы его были плотно сжаты. Я часто
видел его, но никогда
не слыхал ни звука из этих сомкнутых уст, и молчание старика мучительно давило меня. Я
не мог подойти к нему, никогда
не подходил, а напротив, завидя его, бежал домой и говорил бабушке...
Ослабевши с годами, потеряв веру в свои ноги, он бежит уже куда-нибудь поближе, на Амур или даже в тайгу, или на гору, только бы подальше от тюрьмы, чтобы
не видеть постылых
стен и людей,
не слышать бряцанья оков и каторжных разговоров.
На юге в обиходе совсем
не употребляется слово совладелец, или половинщик, так как здесь на каждый участок полагается только по одному хозяину, но так же, как и на севере, есть хозяева, которые лишь причислены к селению, но домов
не имеют. Как в посту, так и в селениях совсем нет евреев. В избах на
стенах встречаются японские картинки; приходилось также
видеть японскую серебряную монету.
Казалось, так было хорошо. Мать
видела, что огражденная будто
стеной душа ее сына дремлет в каком-то заколдованном полусне, искусственном, но спокойном. И она
не хотела нарушать этого равновесия, боялась его нарушить.
Я нечаянно
увидел эти стихи над моим изголовьем и узнал исковерканный его почерк. Пушкин
не сознавался в этом экспромте. [В изд. АН СССР — под заглавием «Надпись на
стене больницы» (1817); в 1-й строке там: «Его судьба неумолима».]
А голос… это просто…
видите, — Рациборский подошел к открытому медному отдушнику и пояснил: — это
не в печке, а в деревянной
стене, печка вот где.
Пишет она письмо к своему батюшке родимому и сестрицам своим любезныим: «
Не плачьте обо мне,
не горюйте, я живу во дворце у зверя лесного, чуда морского, как королевишна; самого его
не вижу и
не слышу, а пишет он ко мне на
стене беломраморной словесами огненными, и знает он все, что у меня на мысли, и тое ж минутою все исполняет, и
не хочет он называться господином моим, а меня называет госпожою своей».
Появилися на
стене словеса огненные: «
Не бойся, моя госпожа прекрасная:
не будешь ты почивать одна, дожидается тебя твоя девушка сенная, верная и любимая; и много в палатах душ человеческих, а только ты их
не видишь и
не слышишь, и все они вместе со мною берегут тебя и день и ночь:
не дадим мы на тебя ветру венути,
не дадим и пылинке сесть».
После ужина вошла она в ту палату беломраморну, где читала она на
стене словеса огненные, и
видит она на той же
стене опять такие же словеса огненные: «Довольна ли госпожа моя своими садами и палатами, угощеньем и прислугою?» И возговорила голосом радошным молодая дочь купецкая, красавица писаная: «
Не зови ты меня госпожой своей, а будь ты всегда мой добрый господин, ласковый и милостивый.
Заморив наскоро голод остатками вчерашнего обеда, Павел велел Ваньке и Огурцову перевезти свои вещи, а сам,
не откладывая времени (ему невыносимо было уж оставаться в грязной комнатишке Макара Григорьева), отправился снова в номера, где прямо прошел к Неведомову и тоже сильно был удивлен тем, что представилось ему там: во-первых, он
увидел диван, очень как бы похожий на гроб и обитый совершенно таким же малиновым сукном, каким обыкновенно обивают гроба; потом, довольно большой стол, покрытый уже черным сукном, на котором лежали: череп человеческий, несколько ручных и ножных костей, огромное евангелие и еще несколько каких-то больших книг в дорогом переплете, а сзади стола, у
стены, стояло костяное распятие.
Они
увидели там книгу с рисунками индейских пагод и их богов, и Петин, вскочив на стул,
не преминул сейчас же представить одного длинновязого бога, примкнутого к
стене, а Замин его поправлял в этом случае, говоря: «Руки попрямее, а колени повыпуклее!» — и Петин точь-в-точь изобразил индейского бога.
Сейчас же улегшись и отвернувшись к
стене, чтобы только
не видеть своего сотоварища, он решился, когда поулягутся немного в доме, идти и отыскать Клеопатру Петровну; и действительно, через какие-нибудь полчаса он встал и,
не стесняясь тем, что доктор явно
не спал, надел на себя халат и вышел из кабинета; но куда было идти, — он решительно
не знал, а потому направился, на всякий случай, в коридор, в котором была совершенная темнота, и только было сделал несколько шагов, как за что-то запнулся, ударился ногой во что-то мягкое, и вслед за тем раздался крик...
Тогда я запирался у себя в комнате или уходил на самый конец сада, взбирался на уцелевшую развалину высокой каменной оранжереи и, свесив ноги со
стены, выходившей на дорогу, сидел по часам и глядел, глядел, ничего
не видя.
Вот однажды сижу я на
стене, гляжу вдаль и слушаю колокольный звон… вдруг что-то пробежало по мне — ветерок
не ветерок и
не дрожь, а словно дуновение, словно ощущение чьей-то близости… Я опустил глаза. Внизу, по дороге, в легком сереньком платье, с розовым зонтиком на плече, поспешно шла Зинаида. Она
увидела меня, остановилась и, откинув край соломенной шляпы, подняла на меня свои бархатные глаза.
Нет, еще стоят
стены — вот они — я могу их ощупать. И уж нет этого странного ощущения, что я потерян, что я неизвестно где, что я заблудился, и нисколько
не удивительно, что
вижу синее небо, круглое солнце; и все — как обычно — отправляются на работу.
Тогда я раскрыл глаза — и лицом к лицу со мной, наяву то самое, чего до сих пор
не видел никто из живых иначе, как в тысячу раз уменьшенное, ослабленное, затушеванное мутным стеклом
Стены.
— А знаете — вы хотели кой-что от меня утаить, вот вы перечислили всех, кого заметили там, за
Стеной, но одного забыли. Вы говорите — нет? А
не помните ли вы, что там мельком, на секунду, — вы
видели там… меня? Да, да: меня.
Тот, за
стеной справа, — желтые, пристальные морщины — обо мне. Нужно, чтобы он
не видел, еще противней — если он будет смотреть… Я нажал кнопку — пусть никакого права, разве это теперь
не все равно — шторы упали.
И вот, так же как это было утром, на эллинге, я опять
увидел, будто только вот сейчас первый раз в жизни,
увидел все: непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную гармонию серо-голубых шеренг. И так: будто
не целые поколения, а я — именно я — победил старого Бога и старую жизнь, именно я создал все это, и я как башня, я боюсь двинуть локтем, чтобы
не посыпались осколки
стен, куполов, машин…
Я сидел за столом,
не двигаясь, — и я
видел, как дрожали
стены, дрожало перо у меня в руке, колыхались, сливаясь, буквы…
Сквозь стеклянные
стены дома — ветреный, лихорадочно-розовый, тревожный закат. Я поворачиваю кресло так, чтобы передо мною
не торчало это розовое, перелистываю записи — и
вижу: опять я забыл, что пишу
не для себя, а для вас, неведомые, кого я люблю и жалею, — для вас, еще плетущихся где-то в далеких веках, внизу.